Ю.В. Ээльмаа, С.В. Федоров. Информационные технологии на уроках литературы


Школьное литературное образование в начале XXI века.
Взгляд неравнодушного скептика

Плывёт. Куда ж нам плыть?
А.С. Пушкин. «Осень»

Начало XXI века в области литературного образования характеризуется, на наш взгляд, ярко выраженными кризисными явлениями, если воспринимать кризис как состояние, определяемое системными изменениями, которые происходят в образовании.

Введение новой образовательной парадигмы, утверждаемой в проектах Федерального государственного образовательного стандарта, предполагает переход от знаниевой составляющей к составляющей операциональной: ценность знания теперь заключается не в нём самом, а в способности человека применять это знание на практике, именно эта способность и получила название компетенции. Однако что значит компетентный читатель художественного текста и, главное, зачем государству тратить силы на формирование читательских компетенций, которые рассматриваются многими как компетенции узкоспециальные и, следовательно, менее востребованные, нежели компетенции метапредметные, — до сих пор вопрос дискуссионный. Сама возможность такой постановки вопроса свидетельствует о том, что к началу второго десятилетия третьего тысячелетия литература утратила статус предмета культурообразующего, по мнению части нашего педагогического сообщества. Другая его часть, наиболее консервативная, по-прежнему воспринимает литературу как один из ведущих предметов всей системы отечественного образования.

«Традиционалисты» отстаивают позиции предмета, обосновывая его роль в формировании личности человека, «модернизаторы» искренне недоумевают, почему этим нельзя заниматься в рамках других школьных гуманитарных дисциплин, например, в курсе обществознания, светской этики, основ православной или мусульманской культуры. Наконец, сторонники либеральной рыночной экономики и, следовательно, конкуренции во всех сферах уверены, что чтение — это всего лишь хобби, а потому тратить государственные средства на преподавание литературы — непозволительная роскошь. Парадокс заключается в том, что правы и те, и другие, и третьи.

Начнём с последних. В советские времена литературу изучали с целью формирования личности нового человека на основе марксизма-ленинизма. Но именно потому, что в искусстве нет и не может быть идеологического единомыслия, школьная литература часто оказывалась островом свободы в заидеологизированном пространстве школьных гуманитарных дисциплин. Действительно, кто мог поверить в то, что А.С. Пушкин, написавший в оде «Вольность»:

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон — народ молчит,
Падёт преступная секира...
И се — злодейская порфира
На галлах скованных лежит,

был сторонником революционных идей? Что Лев Толстой в романе «Война и мир» показал героизм народа, имея в виду героизм исключительно простых солдат и офицеров, наподобие Тушина и Тимохина, отказав в героизме князю из рода Рюриковичей и графу из столбовой дворянской семьи? Кто мог искренне поверить в ложь про лжеутешителя Луку из пьесы Горького «На дне»? Кто мог, не испытывая неловкости, без колебаний называть Катерину «лучом света в тёмном царстве», если даже ближайший, как нам внушали, единомышленник Н.А. Добролюбова Д.И. Писарев был убеждён в глубокой религиозности героини А.Н. Островского? Кто без сомнений считал убийство Фролова в романе А.А. Фадеева «Разгром» проявлением революционной необходимости, а не революционной жестокости? Кто не задумывался над тем, почему в «наиреволюционнейшем» романе М.А. Шолохова «Поднятая целина» из всей коммунистической ячейки в живых остаётся самый человечный Размётнов? Наконец, разве не Ф.М. Достоевский доносил до нас слова истины христианской, хотя официально трактовался как борец за социальную справедливость?

Впрочем, в основе всякой идеологии, в том числе коммунистической, лежит комплекс идей — идеология всегда уважает идеи (самое яркое тому свидетельство — острота реакции на идейных противников, вплоть до их физического уничтожения), поэтому в советские времена школьная литература, как это ни парадоксально, выполняла свою главную функцию: она воспитывала человека, убеждённого в ценности идей.

Рыночная экономика не знает этой ценности, её главная «человеческая» ценность — потребительская стоимость. Вспомните рекламу "L’Oreal — ты этого достоин": как подменяет этот этически нейтральный на первый взгляд «слоган» идею человеческого достоинства идеей покупательской способности! Рыночная экономика всё измеряет в денежном эквиваленте. Например, вполне безобидная реклама «Toyota: управляй мечтой», кроме буквального значения: «Toyota — хорошая машина» — содержит и некое аксиологическое высказывание: мечта — это то, что можно купить. Рыночная экономика утверждает приоритет материальных ценностей, сознательно игнорируя возможность существования других. Поэтому среди сторонников рыночной экономики как главного регулятора общественных отношений всё чаще и чаще раздаются голоса сомневающихся в необходимости изучения литературы в школе. Их можно понять: глубокое постижение русской литературы может вызвать пренебрежение к ценностям свободной рыночной экономики и наоборот, нездоровый ажиотаж вокруг ценностей свободной жизни и свободной мысли, как говаривал А.С. Пушкин: «Независимость — слово неважное, да сама мысль хороша».

Кроме того, поборники рыночной экономики лучше других понимают, какова роль информации в современном мире, а отечественная литература давно перестала быть единственным рупором свободомыслия. В эпоху Интернета художественная литература далеко не самый привлекательный для большинства источник информации о мире и о человеке, с этим, увы, приходится считаться даже самым отчаянным сторонникам литературного образования.

В недалёком советском прошлом литература, настоящая литература, сохраняла за собой статус хранителя традиционных ценностей, с одной стороны (вспомним, например, так называемых писателей-деревенщиков), с другой — являлась для многих запретным островом свободы, необязательно политической (вспомним, например, известное высказывание И. Бродского о его стилистическом несовпадении с советской властью). Но и в том и в другом случае (примеры, так же как и идеологическая ориентация упомянутых авторов, не столь существенны) литература выполняла историческую миссию самопознания народа, потому была народом любима и всегда оказывалась в центре общественного внимания, особенно в период пробуждения народного самосознания в эпоху перестройки, достаточно вспомнить миллионные тиражи «толстых» журналов. Может быть, это был последний период в истории русской литературы, когда она выполняла свою великую духовную миссию, которую академик Д.С. Лихачёв называл «учительной». Сегодня литература часто оказывается формой самопрезентации автора, а иногда тривиальным способом заработать. Литература становится просто литературой, а не «литературой плюс». Действительно, для людей старшего поколения несомненна формула «Поэт в России — больше, чем поэт» (Е. Евтушенко), так же как и некрасовское требование «Поэтом можешь ты не быть, / Но гражданином быть обязан», хотя в подтексте и той и другой цитаты заложено абсурдное утверждение: настоящий поэт — это не поэт. Сегодня поэт оказывается поэтом, как писатель — писателем, и только, а литературу теснят другие формы общественного сознания, в том числе возникшие в самое последнее время в Интернете. Таким образом, чтение литературы оказывается, по мнению склонных к инновациям сторонников сетевого взаимодействия, чем-то старомодным и, главное, малопродуктивным. Голос этого поколения скоро станет ведущим и в нашей педагогике.

Многие придерживаются такой точки зрения, что глобальный мир зиждется не на единстве ценностей, а на единстве механизмов экономического развития, поэтому так распространены оказались в языке современной педагогической мысли формулы, ранее ей чуждые: продукт педагогической деятельности, успешный ученик (как будто речь идёт о бизнесмене), человеческий капитал, образовательные услуги и т. д.

Государственники и сторонники «воспитательного чтения» (в начале XX века в методику преподавания литературы ввёл это понятие Ц.П. Балталон) или человековедческого подхода, который в 80-е годы XX века пропагандировал Е.Н. Ильин, склоняются к повышению статуса обществоведческих дисциплин либо дисциплин, нацеленных на духовно-нравственное развитие. Можно быть уверенным, что именно эта часть словесников станет преподавателями дисциплин, так или иначе связанных с религиозной традицией народов России. Действительно, единства идей и мировоззренческих установок, разделяемых всеми, вряд ли можно достичь изучением литературы (например, историческое образование может быть, в отличие от образования литературного, выстроено в рамках единой государственной идеологии, а религиозное — вокруг традиционной этики). Идеологическая функция литературного образования минимальна, это показала советская школа, в которой литература оказалась единственным транслятором традиционной христианской морали, а вовсе не марксистко-ленинской идеологии. В то же время аксиологическая функция преподавания литературы значительна. Литература хранит ментальную память народа и человечества1. Именно такой позиции, если выразить её суммарно, придерживаются сторонники педагогической традиции преподавания литературы в школе как самостоятельного и самоценного предмета.

Русская литература — это естественное пространство культурного диалога народов и народностей, населяющих Россию, и пространство культурного диалога России со всем остальным миром. Вспомним слова замечательного дагестанского поэта Расула Гамзатова: «Если бы не русский язык, я бы остался поэтом одного аула». Знание литературы — это прежде всего знание функциональное, обеспечивающее вхождение человека в мир культуры, а не самореализацию его на рынке труда, как понимают социализацию сторонники рыночной экономики и конкуренции как двигателя прогресса. Главное свойство человека, ориентированного на культуру, — ответственность, а человека, ориентированного на социум, — установка на успех и упомянутая выше потребительская стоимость, превращающая человека в рабочую силу и товар (современные рыночники гораздо более последовательные марксисты, чем их советские предшественники).

В чём же значение и назначение литературы как школьного предмета? Этот вопрос сегодня оказался решающим для судьбы школьного литературного образования. Следствием отсутствия чётко сформулированного целеполагания предмета стало снижение его конкурентоспособности (мы сознательно переходим на язык наших оппонентов) в пространстве школьного образования.

Во-первых, литературное произведение как сложно организованная семиотическая система является отражением семиотической полисистемности и полисемии мира, и, следовательно, навык понимания и интерпретации художественного текста изоморфен (структурно подобен) навыку понимания окружающей действительности2.

Во-вторых, как пишет известный итальянский филолог, культуролог и публицист Умберто Эко, «Домысливание по ходу дела составляет обязательный аспект чтения, порождающий надежды и страхи, а также переживания, которые возникают, когда мы начинаем примеривать судьбы персонажей на себя»3. Иными словами, читающий человек испытывает потребность в расширении границ своего эмпирического существования в пространстве и истории, он получает возможность прожить в виртуальном мире искусства судьбы литературных персонажей, перенестись в далёкие времена и страны, стать свидетелем исторических и человеческих драм и трагедий. Как написала в анкете о личностном значении школьного курса литературы одна ученица: «Многие люди любят вживаться в образы героев из книг, чувства, которые они при этом испытывают, это их чувства и чувства литературного героя. Такие люди сравнивают свою жизнь и жизнь, созданную в книге, что помогает им разобраться в себе».

В-третьих, неизбежность домысливания превращает чтение в со-творчество, как определял его русский религиозный философ Иван Ильин, и, следовательно, позволяет человеку реализовать свои способности (кинозритель, особенно в сериалах, слепо следует за происходящим на экране, он не в силах его изменить, в отличие от читателя, который сам «достраивает» художественный образ в своём воображении). Любовь к чтению — непременное свойство людей талантливых и неординарных.

В-четвёртых, чтение воспитывает душу. Но именно это столь привычное утверждение менее всего нас привлекает. Вслед за М.Ю. Лермонтовым мы можем сказать: «Не подумайте, однако, после этого, чтоб автор… имел когда-нибудь горькую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества!» По мнению классика, цель литературы — поставить диагноз современному человеку и обществу и, следовательно, побудить читателя задуматься. Овладев элементарными навыками чтения, каждый может стать «собеседником» (именно так называл своего будущего читателя О. Мандельштам) великих художников прошлого и настоящего.

Наконец, в-пятых (и это самое главное), почему всё-таки, несмотря на бесконечные разговоры о том, что дети перестают читать, индустрия книгоиздательства процветает и, следовательно, книга находит своего читателя (в небольшой журнальной заметке было отмечено, что в 2007 году вышло 120 книг и статей об А.С. Пушкине). Ответ мы нашли в уже цитируемой выше книге Умберто Эко «Шесть прогулок в литературных лесах»: «...читать литературное произведение — значит принимать участие в игре, позволяющей нам придать осмысленность бесконечному разнообразию вещей, которые произошли, происходят или ещё произойдут в настоящем мире. Читая литературный текст, мы бежим от тревоги, одолевающей нас, когда мы пытаемся сказать нечто истинное об окружающем мире. В этом и состоит утешительная функция литературы — именно ради этого люди рассказывают истории и рассказывали их с самого начала времён. Такова всегда была функция мифа: сообщить форму, структуру хаосу человеческого опыта»4. И ещё: «Я считаю, что, помимо прочих важных эстетических соображений, мы читаем романы вот почему: они дарят нам уютное ощущение, будто мы оказались в мире, где понятие правды бесспорно, тогда как настоящий мир — место куда менее надёжное»5.

Действительно, серьёзные книги — это сказки для взрослых, потому что и мы нуждаемся в ощущении торжества добра над злом, правды над ложью, красоты над безобразием. «Вас окружают все идеи мира, все чувства, все знания и все существовавшие заблуждения, и это дарит вам ощущение безопасности и комфорта. В лоне вашей библиотеки вам никогда не будет холодно. Вы защищены, во всяком случае от ледяной угрозы невежества», — утверждает современный французский интеллектуал Жан-Клод Карьер6.

Сохранится или нет школьный курс литературы, люди всё равно будут читать, однако что и, главное, как они будут это делать? Читатель «Ночных дозоров» и прочего вряд ли осилит «Войну и мир», как и их автор Сергей Лукьяненко, по его собственному признанию. Однако будет ли чтение трудом души или развлечением от скуки? Будет ли литература выполнять функцию инкультурации (погружения в культуру, присвоения её ценностей)? Не сбудется лигрустный прогноз Ж.-К. Карьера: «Достаточно одного поколения, чтобы всё исчезло. И может быть, навсегда»7?

Знание литературы обеспечивает способность человека ориентироваться в культурном пространстве, так как литература, будучи не только эстетическим, но и семиотическим образованием, приучает читателя читать культуру как текст в единстве и взаимодополнительности разнообразных связей. Литература побуждает читателя самостоятельно интерпретировать художественный текст, но всякий текст обращён и к внетекстовой реальности, и, следовательно, формирование интерпретационных навыков определяет способность человека становиться творческим субъектом культурного процесса как процесса диалога эпох, поколений и народов, осуществляемого в рамках культурной традиции, которая представлена в текстах культуры.

Литература уникальна в том смысле, что в ней отражаются реалии всех сфер действительности — истории, экономики, права, политики, религии, философии и т.д., которые входят в поэтический мир на особых правах. Литература вводит в свой мир реалии других видов искусства, а иногда и активно взаимодействует с их законами и языками. Обладая собственной спецификой, она обращена к многогранной действительности, преломляя её по своим законам. Знание и понимание её законов, поэтического языка, различных поэтических систем, их связей с историческими типами культуры — условие не только специализации, но и гуманитаризации образования.

Вместо post scriptum

Историческое образование вряд ли может быть свободно от идеологии, так как одна из его задач — трансляция идей, значимых для государства и общества в их современном состоянии. Религиозное образование всегда предопределено конфессионально и догматически. Литературное образование, как и другое образование, достаточно консервативно и не свободно от всяческих стереотипов и клише, но сам материал курса литературы сопротивляется любой попытке его насильственного форматирования. Художественное произведение для читателя есть то, что оно ему «сказало» во время чтения, а не то, что мы, учителя, пытаемся донести до наших учеников.

Будет слишком расточительно и опасно для нормального развития общества и следующих поколений, если отечественная литература замолчит.


1  Фёдоров С.В. О критериях включения литературных произведений в предметные программы и стандарты // Мир русского слова. — 2004. — № 1. — С. 86-89.

2  Фёдоров С.В. Стратегия и тактика формирования культурной памяти учащихся в системе гуманитарного образования: монография. — СПб.: СПбАППО, 2009. — С. 44-60.

3  Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах / Пер. с англ. А. Глебовской. — СПб., 2003. — С. 94.

4  Эко У. Шесть прогулок в литературных лесах / Пер. с англ. А. Глебовской. — СПб., 2003. — С. 163.

5  Там же. — С. 170.

6  Карьер Ж.-К., Эко У. Не надейтесь избавиться от книг! — СПб.: Симпозиум, 2010. — С. 258.

7  Там же. — С. 218.

<<Предыдущий раздел

<Содержание>

Следующий раздел>>